Осадчий Александр Петрович - командир 11-й гвардейский истребительной авиационной дивизии 2-го гвардейского шурмового авиационного корпуса 2-й воздушной армии 1-го Украинского фронта, гвардии генерал-майор авиации.

Родился 29 мая 1907 года в городе Знаменка Кировоградской области в семье рабочего. Украинец. Член КПСС с 1940 года. Окончил семь классов средней школы. Работал электромонтером на железнодорожной станции Киев-2.

В 1929 году призван в ряды Красной Армии. В 1931 году окончил Борисоглебскую военно-авиационную школу лётчиков. Служил в Киевском военном круге командиром эскадрильи.

Принимал участие в национально-революционной войне в Испании с января по июль 1937 года. Летая на биплане И-15, командир 3-й истребительной эскадрильи А.П. Осадчий в воздушном бою южнее Мадрида сбил бомбардировщик Do-17. В начале марта 1937 года над Теруэлем уничтожил два истребителя He-51 в одном бою. В одном из последних боёв над Уэску сбил два истребителя "Фиат" CR-32.

В боях Великой Отечественной войны с июня 1941 года. Воевал на 1-м Украинском фронте. К маю 1945 года командир 11-й гвардейский истребительной авиационной дивизии гвардии генерал-майор авиации А.П. Осадчий совершил 39 боевых вылетов на разведку и штурмовку живой силы и техники противника, нанеся ему значительный урон.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 июня 1945 года за мужество и воинскую доблесть, проявленные в воздушных боях с немецко-фашистскими захватчиками гвардии генерал-майору авиации Александру Петровичу Осадчему присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" (№ 6598).

После окончания Великой Отечественной войны продолжал службу в Военно-воздушных силах. С 1949 года генерал-майор авиации А.П. Осадчий - в запасе. Жил в Киеве. Скончался 2 мая 1981 года. Похоронен в Киеве на Лукьяновском военном кладбище.

Награжден двумя орденами Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденом Суворова 2-й степени, орденом Кутузова 2-й степени, орденом Отечественной войны 2-й степени, медалями.

Воспоминания Героя о войне в Испании (Из книги "Вместе с патриотами Испании"):

Морозное декабрьское утро 1936 года. Я, командир эскадрильи истребителей, не без волнения вхожу в кабинет к командующему Киевским военным округом командарму И.Э. Якиру. Волнение было радостным. Ведь у меня были все основания предполагать о разрешении отправиться в Испанию, в небе которой уже сражались за Революцию несколько знакомых мне лётчиков.

Командующий поднялся из-за стола, пожал мне руку и, предложив сесть, сказал:

- Комбриг Бахрушин говорил мне о вас как об опытном лётчике и волевом командире, о вашей отличной стрельбе по конусам во время последних учений. Ну, вот теперь настала для вас пора стрелять не по конусам, а по настоящим боевым целям. Кажется, вы сами этого добивались?

- Так точно, товарищ командующий!

- Вот и отлично, - улыбнулся Якир. - Вы, наверное, смените Павла Рычагова, который, как вы знаете, за мужество и воинское умение в боях с фашистами удостоен звания Героя Советского Союза. Итак, собирайтесь в дальнюю дорогу.

Я поблагодарил командующего за доверие и уже на следующий день выехал в Москву. А две недели спустя остались позади советская граница, Польша, Германия, шумный Париж, красавица Барселона, Валенсия, и в городе Альбасете я уже входил в кабинет другого военачальника. Представлялся теперь уже не Осадчим, а Казаковым. Этой фамилией наделили меня при выдаче документа на всё время пребывания в Испании.

Впрочем, и Генерал Дуглас, принимавший меня, был на самом деле не кем иным, как Яковом Владимировичем Смушкевичем, главным советником при командующем республиканской авиацией. Мне уже доводилось слышать об этом замечательном лётчике, человеке большого мужества и личного обаяния, а впоследствии ещё не раз встречаться с ним. Смушкевич ввел меня в курс боевой обстановки, рассказал о жестоких боях на Центральном фронте, под Мадридом, где и сражалась эскадрилья Павла Рычагова.

- Экипажи ваши в основном состоят из испанских лётчиков, - говорил Смушкевич. - Ребята боевые, наш И-15 хорошо освоили и уже не раз доказывали, что воевать они умеют. Ну, а остальное вам Рычагов расскажет. Вы ведь знаете его?

- Как не знать! Вместе лётную школу кончали, в одной бригаде несколько лет служили.

- Вот и чудесно. Отдыхайте до утра, а завтра отправляйтесь в свою эскадрилью. Ни пуха ни пера, камарада Казаков!

Поутру на машине с испанским шофёром, уже немного знавшим русский язык, я выехал на аэродром Алькала-де-Энарес - главную базу республиканской авиации. Дорога то стелилась по живописной равнине, то поднималась в горные ущелья, то пролегала через селенья, где бросались в глаза разрушенные дома и свежие воронки - следы недавних налётов и бомбёжек вражеской авиации.

- Фасиста! - хмуро указывал мне на них мой водитель - Франко! - и сопровождал эти слова каким-то испанским ругательством.

В одном из населённых пунктов из-за поворота неожиданно выскочила легковая машина, и наш "Форд" едва не столкнулся с ней.

- Карамба! - выкрикнул мой шофёр, а я в водителе встречной машины узнал Павла Рычагова.

- Паша! - крикнул я что есть силы, приказывая своему шофёру остановиться. Остановил машину и Рычагов. Через минуту мы уже обнимаемся со старым приятелем, и я от души поздравляю его с высоким званием Героя Советского Союза. Тут же вручаю Павлу небольшую фотографию его жены - Марии Нестеренко. Кстати, сообщил Рычагову, что Мария за успехи в лётной подготовке также удостоена награды - ордена Красной Звезды.

- Вот так встреча! - радостно повторяет Павел. - А мне Дуглас звонил, что ко мне едет сменщик, но я и не предполагал, что Казаков - это ты.

Рычагов торопился и потому очень коротко рассказал мне и об эскадрильи, и о предстоящей боевой работе.

- В общем, валяй, козырёк! Там, на месте, всем премудростям обучишься, - закончил он наш разговор.

Я сначала даже слегка обиделся. Ведь "козырьками" в нашей Борисоглебской лётной школе именовали курсантов - новичков. Не зазнался ли Паша? Но, подумав, пришел к выводу: а ведь в здешних условиях я и впрямь "козырёк": в бою не бывал, пороха не нюхал!

"Понюхать" довелось очень скоро. В первую же ночь на Алькалу налетели вражеские бомбардировщики. Нас разбудили яркие вспышки и бомбовые разрывы. Аэродром был лишен какого бы то ни было зенитного прикрытия, и лишь по случайности бомбы не достигли цели. Пострадали мирные жители посёлка, а в нашем общежитии повылетали оконные стекла от взрывной волны.

До этого я уже познакомился с лётчиками. Меня представил товарищам заместитель командующего группой истребителей Иван Копец. Здесь были и советские добровольцы - Агафонов, Артемьев, Захаров, и испанцы - Алонсо, Гуаса, Химснес, Квартеро, Галеро, двое американцев - Альберто и Франсиско - лётчики аэроклуба, прибывшие сражаться за правое дело испанского народа. Рассказал мне Копец о воздушных боях, в которых довелось ему участвовать, о боевом взаимодействии с группой И-16, возглавляемой Денисовым, о повадках вражеских "Фиатов" и "Юнкерсов", о наших потерях. Совсем недавно был сбит в воздушном бою лётчик Ковтун. Тяжёлое ранение в голову получил лётчик Шмельков.

К сожалению, здесь я не встретил никого из лётчиков моего отряда, уехавших ранее в Испанию. Оказалось, что все они воюют теперь на Северном фронте, в районе Бильбао. Лишь один лётчик - Самсонов - по состоянию здоровья отстранён от полётов, но выполняет не менее важную функцию: на крыше одного из самых высоких зданий Мадрида, так называемой Телефонике, ведёт наблюдение, и по его команде поднимаются в воздух истребители для отражения налётов вражеских бомбардировщиков.

- И ни разу ещё не был наш взлёт напрасным, - добавил Копец. - Что и говорить, дела здесь хватает. Скучать не придётся.

А я уже и вправду соскучился по самолёту, по полётам. Вот и попросил вошедшего инженера Старовойтова, также служившего в киевской авиабригаде, распорядиться о подготовке к полёту самолёта, унаследованного от прежнего командира.

Вскоре техник - испанец доложил мне о готовности самолёта и протянул авиационный шлем, но тут же поспешно попросил его обратно и стёр тряпочкой следы крови с подкладки.

- Это шлем нашего Шмелькова, - вздохнул Иван Копец.

Он оказался мне впору. Я сел в кабину, запустил мотор, опробовал его на всех режимах, вырулил, взлетел и, набрав высоту, проделал над аэродромом весь комплекс фигур высшего пилотажа, включая "свечу" и вертикальный восходящий штопор. Да простится мне это хвастовство, но ведь надо же было показать новым товарищам, что и преемник Павла Рычагова тоже "не лыком шит". Когда я приземлился, подошёл молодой американский лётчик Альберто Баумлер и что-то горячо заговорил, указывая на меня, себя и самолёт.

- Он просит, - поспешил на выручку переводчик, - чтобы вы и его научили так летать.

Забегая вперед, скажу, что Баумлер оказался очень старательным и способным учеником, хоть из-за боевой работы времени для учёбы оставалось немного. Помню, как счастлив был Альберто, когда одержал первую воздушную победу: зашёл в хвост "Фиату" и дал по нему очередь из всех 4-х пулемётов. Впоследствии, по просьбе Баумлера, Смушкевич перевёл его в эскадрилью И-16. Очень уж хотелось американцу освоить и этот лучший по тем временам истребитель.

Началась повседневная боевая работа, в процессе которой довелось овладевать приёмами воздушного боя уже не с условным противником, а в непосредственных встречах с фашистскими самолётами. Вскоре южнее Мадрида в воздушном бою я сбил двухмоторный "Дорнье", каких было немало на вооружении франкистской авиации.

Помимо воздушных боёв в небе Мадрида и на подступах к столице нередко приходилось бомбить и штурмовать наземные войска фашистов, в частности мятежников, засевших в Университетском городке. Помогал нам в этом советник командующего истребительной авиацией республиканцев советский лётчик Пумпур.

Выполняя воздушную разведку, наши лётчики обнаружили на северо-западной окраине Мадрида, в Каса-дель-Кампо, большое скопление наёмных марокканских стрелков, которых легко было узнать по бурнусам и своеобразным головным уборам. Оказалось, это было у них время обеда, соблюдаемое свято. На этот раз пришлось испортить марокканцам обед и изрядно отбить аппетит бомбовыми ударами и пулемётным огнём.

- Не по правилам воюешь! - шутил позвонивший мне на следующий день Смушкевич. - Вон марокканцы протест заявляют. Чуть ли не на весь мир завопили, что республиканские лётчики нарушают обеденный перерыв, когда войны не должно быть, что это противозаконно! Вот так-то, брат Казаков!

По-видимому, эти наёмники Франко всерьёз считали, что резать мирное население и рубить головы пленным - дело совершенно законное, а вот обеденный перерыв нарушать нельзя.

Мы, конечно, не забывали и о разборе каждого воздушного боя, совершенствовании боевого мастерства. В частности, начали эшелонировать боевой порядок по высоте, чтобы при введении в бой одного эшелона, ему тут же помогал второй эшелон. Возникла необходимость лучше использовать преимущества нашего И-15 в маневренности, особенно на виражах, которые итальянские "Фиаты" и немецкие "Хейнкели" выполняли более продолжительно и с гораздо большим радиусом. Постепенно в наших действиях стало больше организованности. Выходили мы из боя на заранее определённый пункт.

До глубокой ночи "колдовали" над машинами инженеры Старовойтов и Кальченко с техниками - испанцами, залечивая нанесённые врагом раны, чтобы каждый самолёт был готов к новому боевому дню.

А на рассвете, не выспавшиеся за короткую южную ночь, лётчики досматривали сны под крылом своих машин, подложив под головы парашюты, а техники, как правило, сидели в кабинах, готовые по первому сигналу ракеты с командного пункта запустить мотор и подготовить машину к взлёту.

Проводимая западными державами политика "невмешательства" в испанские дела обеспечивала Франко бесперебойное снабжение немецкими и итальянскими самолётами, а республиканскую авиацию держала на "голодном пайке". В том памятном бою над Мадридом в конце февраля 1937 года против 15 "Чатос" действовало почти вдвое больше "Фиатов" и "Хейнкелей". Что и говорить, трудно пришлось нашим лётчикам, но слаженная, разумная тактика эскадрильи, смелость и боевое мастерство каждого воздушного бойца принесли победу. Мы сбили 3 "Фиата" и 1 "Хейнкель", и, как потом узнали, следившие за этим боем толпы мадридцев неистово аплодировали успеху своих воздушных защитников. Но при возвращении на аэродром я не досчитался одного самолёта.

- Кто не вернулся? - спросил я сразу же после посадки.

- Нет Карпова, - ответили мне.

Горькая весть! Ведь именно Карпов сбил тот самый "Хейнкель". Находясь в звене испанца Хименеса, он в первой же атаке нанёс фашисту лобовой удар и, очевидно, увлекшись этой победой, оторвался от звена и стал, как часто бывает в таких случаях, жертвой вражеских истребителей.

Карпов был в первой группе советских добровольцев, которая формировалась ещё осенью 1936 года. Чтобы избежать вездесущих контролёров "комиссии по невмешательству" Лиги Наций, изыскивались различные пути переправки добровольцев за Пиренеи. Карпова с другими товарищами решили отправить через Австрию и Швецию с документами чехословацких подданных. Но в Швеции его задержали и, установив, что он не знает чешского языка, до выяснения личности посадили под арест. С большим трудом советскому посольству удалось вызволить Карпова и отправить обратно в Москву.

От всех мытарств лётчик расхворался и находился на излечении в Крыму. Из санатория Карпов сбежал и снова появился в Москве с настоятельной просьбой послать его в Испанию. Вторая попытка, наконец, оказалась успешной. С беззаветной храбростью и большим мастерством воевал Карпов, и не один вражеский самолёт врезался в землю от его меткого огня. Вот какого товарища мы потеряли! Это о нём и о таких, как он, славных воинах - добровольцах, крылатых бойцах - интернационалистах, писалось в новогоднем номере одной из мадридских газет: "Слава вам, товарищи лётчики! Вы помогли, как никто, нашей столице. Рискуя каждый миг своей жизнью, вы совершили и совершаете незабываемые подвиги, охраняя небо Мадрида от кровавых разбойников и палачей. Вам будет вечно благодарен испанский народ".

В феврале эскадрилья перебазировалась на аэродром Сото, рядом с помещичьей усадьбой, где удобно разместился наш лётный и технический состав. Сам аэродром прилегал к рощице, в которой можно замаскировать самолёты, что позволяло успешно вести боевую работу на Мадридском и Харамском фронтах.

В этот период крайне осложнилась обстановка в районе Малаги. В тяжёлых оборонительных боях республиканские войска понесли большие потери, и под давлением превосходящих сил противника город решено было оставить.

В марте в порту Кадикс высадился итальянский экспедиционный корпус. Началась открытая фашистская интервенция в Испании. Фашисты захватили Малагу и двинулись к Гвадалахаре. Погода в ту пору стояла дождливая, низкие облака висели над горами и долинами. Итальянцы двигались походными колоннами, видимо считая, что в этих условиях им нечего опасаться республиканской авиации.

Поэтому, получив необходимые данные, Смушкевич принял смелое решение: поднять машины в воздух, что позволит застать противника врасплох. Он приказал совершить максимальное количество боевых вылетов, чтобы нанести как можно более сильный урон врагу.

На малой высоте, при облачности 200-300 метров, наши самолёты неожиданно обрушились на итальянскую колонну в районе Триуэкс. Удар был сокрушительный. Каждая бомба ложилась в цель. Горели машины, в панике разбегались в обе стороны от Сарагосского шоссе солдаты, а лётчики беспрепятственно поливали их пулемётным огнём. Слабые попытки вражеских зенитных пулемётов отогнать "Чатос" ни к чему не приводили. Они лишь демаскировали себя и тут же подавлялись нашими бомбами.

- Действовали, как на учебном полигоне! - с чувством большого удовлетворения говорили лётчики. - Вот это настоящая работа!

В тот день такие удары эскадрилья наносила 5 раз. Но мне в один из вылетов досталось. Во время атаки с пикирования в мой самолёт угодил зенитный снаряд. Был перебит передний лонжерон, изрешечён осколками левый бок фюзеляжа. К счастью, удалось добраться до аэродрома.

- Ну и повезло же вам, товарищ командир! - удивленно говорил техник, осматривая почти метровую дыру в крыле. - Прямо не верится, что с такой "вентиляцией" можно летать!

На завтра погода была такая же, и лётчики с ещё большей энергией штурмовали вражеские колонны. На третий день эскадрилья снова вылетела к месту продвижения итальянского экспедиционного корпуса. Облачность к тому времени поднялась до 500-600 метров, но фашистской авиации так и не было видно, а мы, взаимодействуя со штурмовиками и прикрывая их с воздуха, довольно успешно подавляли зенитные средства противника. Лишь под конец дня появилась группа "Фиатов". В первой же лобовой атаке одна вражеская машина была сбита.

Массированные налёты нашей авиации в сочетании с умелыми действиями республиканских наземных войск по сути сорвали выполнение поставленной итальянскому экспедиционному корпусу задачи - окружить мадридскую группировку республиканцев. Кроме штурмовки и воздушного прикрытия, мы вели бои с вражеской авиацией. Лётчики моей эскадрильи сбили 4 "Фиата". Лишь один из последних дней этой боевой операции был омрачён потерей нашего дорогого друга - испанского лётчика Гуаса.

В конце февраля эскадрилью перебазировали на аэродром Костехон. Нам была поставлена задача - помочь наземным войскам перерезать узкий перешеек, связывавший силы фашистов с городом Уэска, почти полностью окруженным республиканскими войсками. Эта единственная коммуникация проходила по высоте Кауде. И хотя она простреливалась с севера и юга республиканцами, однако мятежники зацепились за неё довольно прочно, создав сильный оборонительный рубеж. "Достать" противника можно было только с воздуха.

В первый же день мы провели 3 боевых вылета на штурмовку вражеских позиций. Успех был полный. Единственная зенитная пушка успела выпустить по нашим самолётам лишь несколько снарядов и была поражена. Мы основательно обработали высоту. Казалось, всё живое на ней уничтожено. Оставалось только ударить пехоте, и гарнизон Уэски будет полностью отрезан. Но пехота почему-то медлила.

- Что же такое, товарищ командир? - недоумевают лётчики. - Ведь всё на совесть сделано. Путь открыт.

Я и сам ничего не понимаю, а дозвониться к командованию части не могу.

- Наверно, анархисты, - говорит со злостью кто-то из испанских лётчиков. - У них свой порядок.

Так оно и оказалось. Анархисты довольно уютно устроились в своих блиндажах, обжились там, а на боевой приказ не обращали внимания. Так и не принесли желаемых результатов наши боевые вылеты.

Это был лишь один из многих случаев неповиновения анархистов приказам командования. Прикрываясь ультралевыми лозунгами, они своевольничали, саботировали выполнение боевых задач, вносили дезорганизацию в войска. Немало поражений республиканцев на их совести.

Когда я доложил Смушкевичу о том, что произошло у высоты Кауде, Яков Владимирович был сильно возмущён и через 3 дня передал мне приказ перебазировать эскадрилью в район Теруэля.

- Поставьте об этом в известность командира анархистской части, - добавил Дуглас.

Вместе с лётчиком Хименесом я отправился туда.

- Этого не будет! - блеснув глазами, заявил крайне рассержённый командир части. - Мы довольны вашей работой, а для Теруэля у них авиация найдётся. Продолжайте действовать на нашем участке.

- Но у меня есть приказ моего начальства, - возразил я.

- Здесь выполняются мои приказы! Можете идти!

Да, вот тебе и "анархия - мать порядка"! Мы вернулись на аэродром, и тут же появилась охрана из анархистов, которой было приказано ни один наш самолёт в воздух не выпускать.

Итак, мы оказались под арестом. Весь следующий день бездействовали, а за ужином обсудили создавшуюся обстановку. Решили пойти на хитрость. Утром я послал к командиру части Хименеса, который доложил ему, что Дуглас согласился продлить наше пребывание на этом участке и мы просим указать цели для продолжения штурмовки высоты Кауде. Говорил Хименес настолько убедительно, что анархистский командир поверил и дал указание охране не препятствовать нашему вылету на штурмовку.

Ну что ж, штурмовку мы произвели, но на прежний аэродром не вернулись, а совершили посадку на указанное Дугласом место близ Теруэля. Туда же прибыл на автомашинах и технический состав. На новом аэродроме нас встретил Смушкевич.

- Правильно действовали, - одобрительно сказал Яков Владимирович.

Вместе со Смушкевичем я облетел вокруг Теруэля, маневрируя между разрывами зенитных снарядов. Мы тщательно осмотрели позиции противника и всю прилегающую местность. Потом Дуглас собрал лётчиков, рассказал о предстоящей операции, целью которой было отвлечь войска противника с Северного фронта, где у республиканцев сложилось тяжёлое положение.

Уже на следующий день мы начали обычную боевую работу: штурмовки, отражение налётов фашистской авиации. Особенно запомнился один из боёв над Теруэлем.

От Смушкевича, находившегося на КП наземных войск, поступила команда поднять эскадрилью для отражения налёта приближавшихся вражеских самолётов. Ракета на взлёт - и "Чатос" поднялись в воздух. Два отряда эшелонированно приняли боевой порядок, направляясь к Теруэлю. Впереди показались 12 "Хейнкелей".

По моей команде самолёты устремились навстречу врагу. "Хейнкели" после первой же атаки, рассеявшись, ушли вниз. И тут же я заметил падающие обломки какого-то самолёта. Немного погодя обнаружил, что мой левый ведомый исчез. Впрочем, это не очень обеспокоило, так как в боевой "карусели" большинство "Чатос" действовали в одиночку. Вот уже один "Хейнкель" выходит из боя, и за ним тянется дымный шлейф. Видно, пробит бензобак или повреждена водяная система мотора. Ну, шалишь, не уйдешь! Я с пикирования напал на фашиста и, примерно, с расстояния в 100 метров ударил изо всех пулемётов. "Хейнкель" вспыхнул и камнем пошёл к земле.

А "карусель" всё продолжается. Выбираю ещё одну цель - "Хейнкель", устремившийся в атаку на наш самолёт. Захожу с хвоста и бью длинными очередями. Фашист попытался уйти, но после повторной атаки врезался в скалы ущелья. Да, в этот день поработали мы на славу. Ещё 4 "Хейнкеля" были сбиты лётчиками нашей эскадрильи, а остальные бежали.

После боя к нам приехал Смушкевич. Он привёз документы лётчиков, погибших при столкновении самолётов. Лётчики - испанцы рассказали нам, что пилоты обеих машин были некогда закадычными друзьями, но Революция поставила их по разные стороны баррикад. Один из них стал защитником Республики, другой пошёл служить Франко. И вот случай свёл их в бою друг против друга. В жестокой схватке оба нашли свою гибель.

В тот же день Смушкевич сообщил мне: - Поедешь заместителем к Птухину. Евгений Саввич только что сменил на посту советника командующего истребительной авиацией комбрига Пумпура, который отбывает на Родину. А эскадрилью передашь Лакаде.

По-видимому, лицо мое столь явственно омрачилось, что Яков Владимирович сразу же заметил это и продолжал:

- Ты здесь своё дело сделал. И неплохо. Теперь ты там будешь нужнее. А за эскадрилью не беспокойся. Лакада - хорошо подготовленный воздушный боец. У него на счету уже с десяток сбитых самолётов. Ведь наша задача в том и заключается, чтобы научить испанцев как следует воевать в воздухе и лучших из них выдвигать на командные должности.

Всё это мне, конечно, было совершенно ясно, а всё-таки тяжело расставаться с друзьями, с которыми воевал крыло к крылу, делил радости побед и горечь утрат. Но приказ есть приказ. Крепко обнялся я с лётчиками, механиками, от души пожелал им новых боевых успехов и отправился на Алькала-де-Энарес.

Вскоре я уже докладывал Генералу Хосе, как называли испанцы Евгения Саввича Птухина, о своём прибытии.

- Очень рад. Много слышал о вас от Дугласа, - тепло пожал мне руку Птухин. - Надеюсь, что вы поможете мне быстрее войти в курс дела.

На следующий день мы совершили ознакомительный облёт местности предстоящих боёв, а затем Птухин направил меня на командный пункт общевойскового штаба для организации взаимодействия авиации с наземными войсками.

К этому времени для выполнения операции на аэродром Сото перебазировалась эскадрилья истребителей под командованием Зацепко. И тут же на высоту обрушила свой штурмовой удар эскадрилья самолётов "ССС" под прикрытием группы И-16. Однако последовавшая затем атака наземных войск встретила сильное сопротивление фашистов, и Генерал Миаха потребовал повторить штурмовку. В этот момент появились две группы вражеских истребителей, по 8-10 самолётов в каждой группе. Точнее сосчитать их мне не удалось, так как низкие облака, клубившиеся над вершиной Сьерра-де-Гвадаррамы, затрудняли видимость. Одно было ясно: надо обеспечить нашим штурмовикам прикрытие. Я немедленно вызвал эскадрилью Зацепко.

Но едва появились "Чатос", как из-за облаков свалились "Хейнкели" и "Фиаты". Их нападение было настолько неожиданным, что не имевшие боевого опыта лётчики эскадрильи Зацепко растерялись, нарушили строй. Воздух наполнился треском пулемётных очередей, но, увы, дело клонилось не в нашу пользу. Раскрылся в воздухе купол чьего - то парашюта. Один за другим начали вываливаться из облаков "Чатос". Они уходили в сторону нашего аэродрома. Я был просто вне себя, наблюдая такой неорганизованный выход из боя. Ушли и вражеские истребители. А уж потом появились наши штурмовики.

- Ну, как там у вас дела? - спросил позвонивший в этот момент Птухин.

- У "эрзетов" (так называли мы в обиходе штурмовики "ССС") всё в порядке. А вот у "курносых" хуже.

- Приезжайте в штаб, - приказал Евгений Саввич. - Мне уже об этом известно.

Когда я вернулся на Алькала-де-Энарес, Птухин рассказал о том, что в первую же минуту столкновения эскадрильи с вражескими самолётами был сбит комэск Зацепко.

- Принимайте эскадрилью, - сказал Евгений Саввич. - Позаботьтесь прежде всего о том, чтобы поднять боевой дух лётчиков. Первый блин у них, конечно, вышел комом, но недаром ведь говорится, что за битого двух небитых дают.

Так сразу же закончилась моя кратковременная штабная служба. Откровенно говоря, я был рад этому.

И вот я разбираю с лётчиками эскадрильи недавний воздушный бой - их первый бой с вражескими истребителями. До этого им приходилось иметь дело лишь с бомбардировщиками "Юнкерс-52", а к встрече с большим количеством истребителей противника у Сьерра-де-Гвадаррамы лётчики по сути не были готовы. А тут ещё потеря командира в первые минуты боя... Правда, два "Фиата" им всё же удалось сбить, но почти все их самолёты вернулись на базу продырявленными. Инженер эскадрильи заверил меня, что все пробоины будут к утру залатаны.

- Ну вот, один из таких залатанных и выделите мне, - сказал я и принялся знакомиться с новыми товарищами.

До сих пор вспоминаю о добрых боевых делах всего личного состава, который быстро оправился от первой неудачи и от боя к бою сражался всё увереннее, лучше.

Прошло полгода моей боевой службы в Испании. Обстановка на фронтах всё накалялась. Росла нагрузка и на наши "Чатос", учащались боевые вылеты, воздушные бои. В начале июня 1937 года Франко активизировал боевые действия на Северном фронте, стремясь нанести сокрушительный удар по свободолюбивой Басконии. Чтобы ослабить натиск мятежников на севере, нашей эскадрильи вместе с отрядом Ивана Лакеева было приказано перебазироваться на аэродром Костехон, где в это время находился и наш авиационный советник Лопатин, сменивший Я.В. Смушкевича. Во взаимодействии с группой И-16 Ивана Лакеева моя эскадрилья провела ещё ряд боевых операций под Уэской.

- Завтра даю вашей эскадрилье отдых. Действовать будут только "Москас", - сказал однажды Лопатин.

Что ж, отдых так отдых. Тем более, что на моей машине изрядно поизносился мотор и я попросил нашего главного инженера Невинного осмотреть его.

- Плохи дела, - покачал головой Невинный, покопавшись во внутренностях мотора, - машинка - то сработалась. Но не беда: мы только что получили отремонтированный мотор. Его и поставим на твой "Чато".

Стало быть, я в этот день оказался "безлошадным". Однако беспокоило меня другое. Авиация противника действовала очень активно, и отдыхать в такой обстановке нашей эскадрилье вряд ли целесообразно. Я собрал лётчиков и сказал:

- Хоть нам и дан день отдыха, но надо быть в готовности. Поэтому поедем, как обычно, на аэродром, будем отдыхать там, под крыльями машин, а если понадобится, поддержим Лакеева.

Так и сделали. Ребята, прибыв на аэродром, расположились под крыльями и задремали, подложив под головы парашюты, а я направился на командный пункт Лопатина, находившийся тут же. Едва зашёл в комнату, зазвонил телефон.

- Монтенегро слушает! - снял трубку Лопатин. Прислушался и я.

- И много? - спросил советник, очевидно, получив сообщение о приближающихся вражеских самолётах. Ответ, по-видимому, был утвердительным, и Лопатин озабоченно кивнул головой. - Да. Сейчас поднимаю группу.

Я выбежал на поле и круговым движением руки дал команду запускать моторы. Через 20-30 секунд после вылета группы Ивана Лакеева взлетели и наши "Чатос". А мой самолёт стоял в кустах, на нём как раз меняли мотор. Эх, как не вовремя! Очень уж досадно было бездействовать в такой момент. И я решился на самоуправство. Недолго думая, подошел к стоящему тут же самолёту Лопатина.

- Машина в порядке? - спросил я у техника.

- Так точно! - отрапортовал он.

Я надел лопатинский парашют, сел в кабину, запустил мотор и пошёл догонять свою эскадрилью. Рассчитал, что догоню её где-то на подходе к Уэске. И точно, севернее города я увидел наши "Чатос", вступившие на разных высотах в бой с вражескими истребителями. Хотел и сам ввязаться в бой, но, оглянувшись в сторону солнца, увидел 3 "Фиата", приготовившиеся атаковать меня. Что ж, посмотрим, кто - кого?

Используя отличную маневренность И-15, я крутым виражом вышел из-под удара. Мимо прошли трассы вражеских пуль. "Фиаты" перестроились в правый пеленг и, по-видимому, решили атаковать меня поодиночке. Вот один несётся ко мне, стремясь столкнуться лоб в лоб. Ну, получай! Моя очередь на какое-то мгновение опередила фашиста, и этого было достаточно! Вражеская машина, словно наткнувшись на невидимое препятствие, вздрогнула, зашаталась и круто пошла к земле. Пропорция, стало быть, изменилась. Но оставшиеся два "Фиата" продолжают атаковать. И в это время я вижу приближающийся к месту нашего боя "Чато". Наверно, и "Фиаты" заметили его. Эта подмога для меня очень кстати. Ведь боеприпасы на исходе!

Вот противник пикирует на меня сверху. Промазал! А при выводе машины из пике лётчик не учёл просадки самолёта, и мне осталось лишь немного довернуть "Чато", чтобы "Фиат" оказался в прицеле. И тут, нажав на гашетку, даю длинную очередь из всех 4-х пулемётов! "Фиат" накренился и стремглав полётел вниз. А третий фашист, видя приближение ещё одного "Чато", перешёл в пикирование и что было сил бежал с места боя.

Это был один из моих последних боёв в небе Испании. Пришёл черёд возвращаться в родные края. Родина высоко оценила ратный труд добровольцев - интернационалистов. С волнением входили мы в Георгиевский зал Кремля и принимали из рук Михаила Ивановича Калинина боевые награды. Получил и я свой первый орден Красного Знамени, а через некоторое время - и орден Ленина.

Биографию подготовил: Игорь Сердюков