Чайкина Елизавета Ивановна - секретарь Пеновского подпольного райкома комсомола Калининской области, одна из организаторов партизанского отряда.

Родилась 28 августа 1918 года в деревне Руна Пеновского района Тверской (бывшей Калининской) области. Русская. Член ВКП(б) с 1939 года. Образование среднее. После окончания школы работала заведующей избой-читальней. В 1939 году избрана секретарём Пеновского райкома комсомола. К июню 1941 года училась на областных курсах партийных и комсомольских работников в город Калинин.

С 14 октября 1941 года до дня гибели сражалась в партизанском отряде на территории Калининской (ныне Тверской) области. Смелая и энергичная комсомолка ходила в разведку, пробиралась в захваченные врагом насёленные пункты и добывала ценные разведывательные сведения. Своим страстным и пламенным словом воодушевляла народ, поднимала его на борьбу с фашистскими оккупантами. Она принимала участие в самых смелых и дерзких налётах на фашистские гарнизоны.

Однажды Чайкина получила задание командира партизанского отряда пробиться в Пено, разведать численность вражеского гарнизона и местонахождение его штаба. 22 ноября 1941 года Лиза по пути в Пено зашла на хутор Красное Покатище к своей подруге. Её заметил бывший кулак и донёс фашистам. Гитлеровцы ворвались в дом Купровых, расстреляли семью, а Чайкину увезли в Пено. Здесь её зверски пытали, требуя указать, где находятся партизаны. Ничего не добившись, фашисты 23 ноября 1941 года расстреляли мужественную партизанку. Похоронена в сквере посёлка городского типа Пено.

За отвагу и геройство, проявленные в партизанской борьбе в тылу против немецких захватчиков, указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 марта 1942 года Елизавете Ивановне Чайкиной присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.

Награждена орденом Ленина (6.03.1942, посмертно).

Имя Лизы Чайкиной присвоено предприятиям, школам, пионерским дружинам, улицам во многих городах бывшего СССР. В городе Тверь был Музей комсомольской славы имени Е.И. Чайкиной. В посёлке городского типа Пено установлен её бюст.

Борис Полевой. "ЖАННА Д АРК ВЕРХНЕВОЛЖСКИХ ЛЕСОВ":

От моего друга майора Бориса Николаева, офицера разведки, поддерживающего связь с нашим верхневолжским подпольем, в разгар наступления узнал я печальную весть. В лесистом Пеновском районе погибла девушка, секретарь Пеновского райкома комсомола Елизавета Чайкина, оставленная в родных её краях для подпольной работы.

- Помнишь её?

- Ну как же её не помнить?

В калининском комсомоле она была фигурой весьма заметной. Звали её ребята просто Чайка. И в самом деле, в характере её было что-то от этих больших сильных птиц, что появились у нас во множестве у слиянии Волги и Тверцы после того, как воды этих рек подняла Иваньковская плотина и образовавшееся Московское море залило землю нескольких районов в восточной части области.

- Как же это произошло?

- Точно пока не знаю. Партизанские связные весть эту принесли. Промахнулась она, не поостереглась, кто-то её и выдал. Погибла, рассказывают, как героиня, хотя, как именно, точно пока неизвестно.

Вот и всё. Больше ничего конкретного мой тезка добавить не мог. И всё повторял:

- Говорил же я, не следовало её оставлять. Нет, поддались на её уговоры, оставили, не проявили твердости. И вот... А ведь знали же, знали: не тот характер. Смела-то смела, но слишком прямолинейна, несгибаема.

- А это плохо?

- В обычной жизни хорошо, даже прекрасно, а для подпольной работы не годится... И вот результат. Советую тебе, скоро Пено освободят, побывать там. Будет у тебя для очерка отличный материал, и Чайке по заслугам воздашь... Помнишь, когда мы с тобой там были, как она с ребятами школу от огня отстаивала? Ты ж видел. Вместе смотрели. Помнишь?

И это я помнил. В дни нашего отступления, осенью, мы с Николаевым оказались в этом далеком районном центре, затерянном среди лесов и озер. Войска неприятеля уже приблизились к нему почти вплотную, и, как это всегда противник практиковал перед наступлением на населенный пункт, на поселок была брошена бомбардировочная авиация. Зажечь пожары. Внушить страх. Поднять панику.

На здание средней школы, которое было одной из самых больших построек, упала целая пригоршня зажигательных бомб и небольшая фугаска. Старшеклассники, действуя железными щипцами, сбрасывали с крыши ещё не разгоревшиеся зажигалки, и они тихо, с фейерверочным шипением, догорали на земле. Но фугасная бомба разрушила правое крыло школы, зажгла его, и комсомольцы пытались подавить разгоравшийся пожар. Ими командовала, и толково командовала, невысокая, коренастая девушка с энергичным, грубоватого, мужского склада лицом. Она сама принимала деятельное участие в тушении, действовала багром, растаскивая горящие брёвна, и в то же время успевала руководить товарищами.

- Зачем тушить-то? Немцы вон они, рядом. Останавливать их тут некому, даже райвоенком удочки смотал.

- Так это же школа, - хрипловатым голосом ответила девушка и сердито мотнула головой, сбрасывая с лица набрякшие от пота пряди волос.

- Для немцев, что ли, бережешь?

- А, иди ты... - отмахнулась она от собеседника и хриплым, сорванным голосом сообщила ему по-мужски довольно длинный адрес, куда ему нужно было убираться. И вновь бросилась в яростную схватку с огнём, в общем-то, при создавшейся обстановке действительно казавшуюся бесполезной.

Такой и запомнилась мне Елизавета Ивановна Чайкина, невысокая, коренастая, крепкая, с потным красным лицом, с прядями жёстких мокрых волос, прилипших ко лбу. И вот её нет. Казалось бы, за месяцы этой жестокой, беспощадной войны пора было привыкнуть к тяжёлым вестям, к потерям друзей и товарищей.

Но весть о гибели этой девушки прочно засела в голове. А вечером мы с моим другом, корреспондентом Сов-информбюро Александром Евновичем, расстелив на полу карту, определяли примерный путь от нашей штабной деревни до поселка Пено. Было неблизко. Но что они значили, каких-нибудь два летных часа, для корреспондентов, которых там ждал интересный и значительный материал! Только бы машину достать. Только бы выпросить милый самолётик У-2, "ушку", которых так мало в штабной эскадрилье связи.

С поздним зимним рассветом маленький связной самолёт поднялся в воздух, а к полудню мы были уже на месте. Здесь неприятель отошёл почти без боя, оставив посёлок при приближении авангардов лыжников. И разрушений почти не было, лишь в центре чернело опаленным пожаром крылом здание школы, которое комсомольцы успели-таки тогда отстоять.

Мы уселись в небольшом зальце райкома партии с группой партизан, только что вышедших из лесов. Они участвовали в борьбе за Пено. От них пахло лесом, гарью костров, крепким мужским потом. Руководители района вернулись в поселок вместе с войсками, приступили к работе. В соседней комнате мирно трещала пишущая машинка. Сторожиха, тоже приступившая к работе, разносила чай, правда, в консервных банках вместо стаканов.

Загорелые бородатые ребята, от которых попахивало, что там греха таить, и самогоном, вспоминали боевые эпизоды, всяческие курьёзные происшествия, случившиеся с тем или другим из них. Говорили они все вместе и каждый о своём, каждый стремился рассказать о себе, о том, что с ним случалось, и нелегко было нам повернуть разговор на Лизу Чайкину. Отделывались самыми общими фразами.

- Чайка, она была молодец, страху не знала, это верно.

- Её полрайона в лицо знало, а она хоть бы что, запросто заходила в любую деревню. Не таилась. Придёт и толкует людям: немец - это ненадолго. Наши вот-вот вернутся, освободят... Сводки Информбюро, которые получали по радио, она читала. Сводки эти у нее в тетрадку записаны были. Где добывала - не знаю.

- Сколько раз говорили: Лизка, поостерегись, не суй голову в петлю! А она: я дома, кругом свои люди, чего мне бояться, предупредят, укроют.

- Мы-то днями в лесу возле базы сидели и лишь с темнотой на дороги действовать выходили. А она и днём - из села в село. У людей ночевала, ничего не боялась. Даже мороз ей нипочём. Бывало, такой холодище, аж деревья трещат, а она хоть бы что, идет, полушубочек нараспашку, и ещё напевает...

Кроме этих отрывочных, не связанных между собой характеристик, от этой шумной и веселой компании лесных воинов, с детской непосредственностью снова переживавших свои военные приключения, еще не освоившихся с мирной жизнью, ничего связного так и не удалось узнать. Потом нам посоветовали сходить к учительнице, которая вместе с больной свекровью и детьми оставалась в оккупации.

Пошли в небольшую квартирку, находившуюся в уцелевшем крыле школы. Учительница была крупная, русоволосая, голубоглазая женщина, с низким и звучным голосом, решительными манерами и смелым взглядом. Вот от неё-то мы и услышали связный рассказ о Лизе Чайкиной, о её подвиге и её жизни. Учительница знала Лизу со школьных лет. Учила её когда-то, и она тут же с педагогической проницательностью дала точную характеристику своей бывшей ученице: человек средних способностей, но прирожденный вожак-организатор, коллективист.

Наша собеседница перед оккупацией уходить из посёлка отказалась и очень стеснялась этого. Но куда денешься с тремя детьми и старой больной свекровью? И как-то само собой вышло, что стала она в Пено партизанским резидентом. Немцы, разместившиеся в уцелевших классах школы, её не трогали, звали уважительно "фрау лерелин". Даже дрова носили для её печки. Она же с риском для собственной жизни и жизни своих детей поддерживала связь между двумя отрядами, действовавшими в здешних местах, и потому была в курсе всех партизанских дел.

Вот от неё-то мы с Евневичем узнали подробности партизанских дел Елизаветы Ивановны Чайкиной, Лизы, Чайки.

- Чайкой её ещё в школе прозвали. Знаете, у ребят тяга к прозвищам? Потапов - Потап, Горшкова - Горшочек, ну а она вот Чайка, - ровным учительским голосом рассказывала нам собеседница. - Но это, как я полагаю, особый случай. Прозвище очень совпадало с ее характером. Она ведь и верно была как те птицы, смелая, дерзкая, настойчивая. Бывают же такие люди: собой некрасивы, но красивы душой. Хлопот с ней в школе было немало. Однажды математичке - а она была и завучем - так при ребятах и брякнула: "Вы врёте..." В другой раз решили мы на педсовете за школой спортивную площадку соорудить, а там малыши уже клумбочки какие-то сделали, цветочки посадили. Ребята откликнулись и принесли из дома лопаты, инструмент разный, а Чайкина перед этими клумбочками встала: "Нельзя, не позволю". - "Как это нельзя? Нам же директор разрешил!" - "Неважно, что директор, малыши здесь с весны столько возились, труд затрачивали, а вы разравнивать. Не дам!" - "Но директор же разрешил". - "Что ж, что директор, над директором тоже начальство есть. Пойду в районе, не послушают в районо, в облоно напишу; нельзя малышей обижать..." Так и не дала, в другом месте спортивную площадку сделали... И ещё помню, об этом мы много говорили. У одной её подружки отца забрали. Его, агронома, весь посёлок знал. Он нам и в школе помогал показательный огород организовывать... Хороший был дядька. Так Лиза что, она самому товарищу Сталину письмо написала и, не посоветовавшись ни с кем, отослала. Что уж она там написала, не знаю, только вдруг выпустили этого агронома. Выпустили да ещё извинились. Он теперь где-то в армии, воюет. Может, конечно, это лишь совпадение, но в районе об этом все знали, знали и побаивались Лизу... Вот она какая была.

- Ну, а чем увлекалась?

- Ну как вам сказать? Вроде бы ничем особенно. Отметки были средние, но по литературе у меня была твердая отличница. Любила литературу. На школьных вечерах Маяковского читала и Блока "Двенадцать". Память у неё была хорошая, много стихов знала наизусть, но читала, честно говоря, плохо, хотя и любила.

- Ну а как она партизанила, погибла как, знаете?

- Знаю. Тут все знают. Героически погибла наша Чайка.

- Как же это произошло?

- Расскажу по порядку. Я любила Лизу, и хочется мне, чтобы вы о ней как следует написали. В последнем классе стала она у нас секретарём комсомольской ячейки, а потом, когда окончила школу, выбрали ее в райком. Тоже стала секретарём и как-то сразу завоевала в районе популярность. К ней, будто к депутату, и взрослые и старики со всякими своими делами ходили. А в кабинете своём не сидела, всё по району на велосипеде катала. И все её знали: Чайка, наша Чайка. В лицо знали. Не надо было её на подпольную работу оставлять. Слишком известной она была в районе личностью. И оставлять её, как мне говорили, не хотели, говорили даже, что и товарищ, приезжавший сюда партизан снаряжать, ей не советовал, говорил: хочешь воевать, ступай в военкомат, проси, чтобы тебя взяли в армию, в госпиталь или там на связь. Нет, добилась своего. Оставили её в отряде. Ну, оставили и оставили. Сиди себе в лесу, в партизанских вылазках участвуй. Вы их видели, наших партизан? Большинство комсомольцы, даром что бороды и усы пooтрастили. Нет, это опять не по ней. Ходила по деревням, собирала людей, читала им сводки Совинформбюро, газету "Партизанская правда для оккупированных районов", которую нам из Калинина на самолётах перебрасывали. Ничего не боялась. Даже в деревни, где немцы стояли, заходила.

А тут приближались праздники - годовщина Октябрьской революции. Так она перед этими праздниками во многих деревнях перебывала. Доклады об Октябре делала. Соберёт людей - и доклад. Вам, наверно, и поверить трудно, а ведь было. Ну, после одного из таких докладов пошла она тут к одной колхознице ночевать. Староста фельдполицию на неё и навёл. Схватили. Пытали. Требовали сказать, где партизанская база, где партизанские бункера... Ничего не сказала. Что с ней делали на допросах, я, конечно, не знаю, но то, что она ничего не сказала, это точно. А допрашивали её зверски. Это тоже точно, потому что немцы, которые тут в школе жили, они не совсем и немцы, они эльзасцы, их в тылу на работах держали. Так вот они прямо-таки с уважением о ней говорили: дескать, фрейлен не рассказала ничего... Так и повели её, а вернее, понесли, потому что после допросов она идти не могла, на расстрел. Поставили у стенки сарая. Она набралась сил, встала, выпрямилась и запела "Интернационал". Так и упала на снег с песней... Эх, Чайка, Чайка...

Рассказчица смолкает, покусывая полные губы, и отворачивается, вытирая рукой слёзы.

- У театральных критиков есть такой термин: не вышла из образа, - так про актёров пишут. Так вот и наша Чайка не вышла из образа. И умерла такой, какой мы все её в школе знали... Даже на немцев это произвело впечатление. И ещё какое!

- Это интересно, очень интересно, но откуда вы-то это всё знаете? - спросил осторожный Евнович. Он как представитель столь авторитетного правительственного агентства всегда старался всё уточнить и перепроверить.

- Откуда знаю?.. Да вот от них, от этих самых немецких солдат, от эльзасцев, что в этой школе жили... Их главный офицер, не знаю уж какого звания, он даже и не эльзасец, а сорб, лужицкий сорб, как он себя называл. Он по-русски понимал и немного говорил. В тот вечер он пришел сильно выпивший, зашёл ко мне и рассказал о девушке, которая еле живая перед расстрелом пела. Так с песней и упала на снег. "Погибла, как Жанна д Арк", - говорил этот сорб. Жанна д Арк!.. Его солдаты об этом весь день толковали...

Когда, поблагодарив собеседницу и оставив ей всё, что брали с собой на дорогу из сухого пайка, мы шли по посёлку к месту посадки нашего самолёта, посёлок уже принимал мирный вид: над зданием райисполкома плескался на ветру красный флаг, тыловые солдаты в шинелях третьего срока возились у трофейных пушек. Ребятишки осваивали пятитонную немецкую самоходку, застрявшую в снегу и брошенную в поспешном отступлении. Откуда-то разносились звуки разудалой песни, выкрикиваемой нестройным мужским хором.

- Жанна д Арк верхневолжских лесов! - говорил Евнович, как бы взвешивая на руке эти слова. - Неплохой заголовок для вашего будущего опуса, Бэ Эн...

Заголовок действительно был интересный, но я легко представил себе, как мой начальник, полковник Лазарев, всегда самоотверженно боровшийся против всякой литературщины, с яростью зачеркнул бы его красным карандашом. Жанна д Арк?.. Чайка?.. Нет, Чайка лучше, а главное, точнее. И то, что немецкие солдаты, потрясённые подвигом моей землячки, сочувствовали ей, тоже, наверное, вымарает, хотя мне это кажется очень знаменательным и характерным. Но заголовок этот, мною самим забракованный, я запомнил и приберёг. И эту главку своих воспоминаний назвал этим заголовком...

Сейчас в посёлке Пено стоит памятник нашей верхневолжской Жанне д Арк. А приезжая в родной город, я почти всегда захожу в музей Лизы Чайкиной - один из оригинальнейших музеев страны. Его спроектировали, построили, и построили на свои собственные комсомольские средства, мои молодые земляки. Очень симпатичный музей. Вхожу в него всегда с волнением. Со стен смотрят молодые лица, многие из них знакомые. И скульптурный портрет Лизы. Он не очень похож на оригинал, но главную черту Лизы скульптору удалось передать: её яростную непреклонность. Я смотрю на этот портрет, и мне всё-таки жалко, что я тогда пренебрёг таким заголовком: "Жанна д Арк верхневолжских лесов".

Полевой Б.Н. "Самые памятные: Истории моих репортажей". - М.: Мол. гвардия, 1980, стр. 141-148.

Биографию подготовил: А.Е.Мельников