Батиевский Алексей Михайлович – заместитель командира авиаэскадрильи 35-го штурмового авиационного полка ВМФ (9-я штурмовая авиационная дивизия ВВС Балтийского флота), старший лейтенант.

Родился 12 марта 1921 года в селе Городище Вороньковской волости Лохвицкого уезда Полтавской губернии (ныне Чернухинского района Полтавской области, Украина). Украинец. В 1938 году окончил 10 классов школы в селе Вороньки (ныне Чернухинского района), в 1940 году – 2 курса Лубненского учительского института (Полтавская область). В 1939-1940 годах работал учителем русского языка и литературы в школе в селе Аполлоновка (Сахновщинский район Харьковской области, Украина).

В ВМФ с ноября 1940 года. До сентября 1941 года обучался в Ейском военно-морском авиационном училище, в марте 1943 года окончил Военно-морское авиационное училище имени С.А.Леваневского, находившееся в эвакуации в посёлке Безенчук (ныне Самарской области).

Участник Великой Отечественной войны: в июне 1943 – январе 1945 – лётчик, командир звена и заместитель командира авиаэскадрильи 35-го штурмового авиационного полка ВВС Балтийского флота. Участвовал в обороне Ленинграда, Красносельско-Ропшинской, Выборгской, Нарвской, Таллинской и Моонзундской операциях. 15 сентября 1943 года был ранен осколками зенитного снаряда в левую руку и ключицу, в феврале 1944 года – контужен при вынужденной посадке.

Всего совершил 143 боевых вылета на штурмовике Ил-2, потопил 7 десантных барж, 1 катер и 2 транспорта противника, взорвал 6 складов с боеприпасами, 16 дзотов, уничтожил 7 полевых орудий и 5 миномётных батарей.

За мужество и героизм, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 марта 1945 года старшему лейтенанту Батиевскому Алексею Михайловичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

В июле 1945 года окончил Высшие офицерские курсы ВВС ВМФ (город Моздок, Северная Осетия). До сентября 1949 года продолжал службу на Балтике заместителем командиров авиаэскадрилий штурмовых авиаполков (на территории Польши).

В 1950 году окончил Высшие офицерские лётно-тактические курсы авиации ВМФ (город Рига, Латвия). Служил командиром звена минно-торпедного авиаполка, командиром звена и заместителем командира авиаэскадрильи истребительных авиаполков (на Юго-Балтийском флоте), с 1955 года – командиром авиаэскадрильи истребительного авиаполка (на Тихоокеанском флоте). С апреля 1957 года майор А.М.Батиевский – в запасе.

В 1965 году окончил Московский государственный заочный педагогический институт, в 1972-1973 годах преподавал в нём на кафедре философии.

Жил в городе Полтава (Украина), с 1961 года – в Москве. Умер 26 ноября 2012 года. Похоронен в Москве на Троекуровском кладбище.

Подполковник (1975). Награждён орденом Ленина (6.03.1945), 3 орденами Красного Знамени (30.04.1944; 27.05.1944; 12.08.1944), орденом Отечественной войны 1-й степени (11.03.1985), 2 орденами Красной Звезды (27.01.1944; 30.12.1956), медалью «За боевые заслуги» (26.02.1953), другими медалями.

Сочинения:
Короче анекдота. Афоризмы. М, 2001;
Ветераны Арбата. Воспоминания. М., 2002 (составитель).

Из воспоминаний А.М.Батиевского:

14 января 1944 года, в день нашего наступления (по снятию блокады Ленинграда), боевые действия вели только балтийские штурмовики, так как из-за плохой видимости ни авиация противника, ни наша воздушная армия действий вести не могли.

Мой самолет, штурмовик Ил-2, несет 2 пушки и на каждую — по 200 снарядов, 2 пулемета по 700—750 патронов на каждый ствол. Скорострельность их неслыханная: 30 выстрелов в секунду.

18 января 1944 г. я, старший летчик третьего звена первой эскадрильи 35-го штурмового авиационного полка 9-й штурмовой авиационной дивизии Военно-Воздушных сил Краснознаменного Балтийского флота, вылетел с аэродрома на Ораниенбаумском плацдарме с боевой задачей — отыскать и атаковать парой самолетов любые цели противника по шоссейной дороге Волосово — Нарва. Пытаясь увидеть своего ведомого в начавшейся метели, для лучшего обзора я сдвинул фонарь кабины в заднее положение. Ведомого я не обнаружил. Зато фонарь тут же примерз в открытом положении и не закрывался. Да и правое колесо не убирается. Мороз — минус 18°С. Метель обтекает меня со скоростью 320 км/ч. Сижу в кабине по колено в снегу. Левой крагой смахиваю снег с приборной доски. Начинают коченеть ноги.

Первую крытую автомашину я увидел поздно, мешала сильная метель. Пока разворачивался, она на моих глазах свернула в лес и растворилась под заснеженными елями. Другая машина проделала то же самое. Принимаю решение: иду вдоль дороги на такой высоте, чтобы только не потерять ее из виду.

Но метель вдруг затихла. Появилась видимость. Впереди среди огромной поляны по дороге тянется длинная серая змея пехотной колонны. Это — подарок судьбы. Но я — не мститель. Я спокоен. Забываю все! Думаю только о работе оружия своего Ил-2.

И это другое, спокойное мое «Я» уже определяет нужную высоту, расстояние до первых рядов колонны и оценивает мгновенно: раз ветер сильный и встречный, значит, дует идущим в спину, а идущие против ветра смотрят под ноги и меня заметят с опозданием. И хорошо, что зенитных точек у дороги нет. А перекрестие прицела уже как бы само совместилось с кольцом мушки на капоте мотора. Самолет будто сам опускается к земле и застывает над передними рядами колонны. Еще секунда выдержки. Пора! Заработали пушки. Пулеметной стрельбы я не слышу. Только вижу густые голубые трассы, исчезающие в колонне. Прицел медленно смещается к середине серой земли. Передние ряды приближаются к капоту мотора, скрываются под ним. Пора! Обледеневшей перчаткой четыре раза нажимаю на кнопку бомбосбрасывателя. Все шестнадцать 25-килограммовых бомб после удара о землю взорвутся через 5 секунд. Не прекращая огня, выпускаю в середину серой массы попарно восемь реактивных снарядов. Еще бьют пушки, но боковым зрением я замечаю, что вершины придорожных телеграфных столбов проносятся почти на уровне моей головы... Конец атаки.

Левый разворот с набором высоты я выполнил только наполовину. Вначале чихнул мотор. В следующую секунду впереди него скрестились две трассы зенитных автоматов. Иду вниз. Мотор барахлит. Неодолимая сила тянет самолет к земле. Почти рядом промелькнули верхушки берез. Надо садиться. Столкновение с такими деревьями будет не посадкой, а падением. Впереди ровная поляна. Сквозь облака на миг сверкнул узкий луч солнца и разом все прояснил. Это же годами стоявшая в ленинградских болотах линия фронта на Малой Земле! Среди поляны — опушка. К опушке бежит солдат. Прямо перед носом самолета он останавливается и почему-то падает в снег, задрав голову. Это позже до меня дойдет, что он боялся быть задетым винтом.

Я на минимальной скорости, рискуя сорваться в штопор, пытаюсь создать скольжение, осторожно нажимаю на правую педаль. Мотор захлебывается все реже. Мелькнул второй забор из веток. Здесь уже наши. И в это время хлестнула трасса зенитного автомата. Сзади. Слева. Рядом с кабиной. Мотор, как бы почувствовав, что мы с ним над нашими войсками, стал реже барахлить. Набираю по метрам высоту. Выпускаю шасси. Левое колесо стало на место, а правое болтается. Справа в кабине под снегом нащупываю рукоятку лебедки аварийного выпуска шасси. Обороты даются с трудом. Мешает обледенелый рукав куртки. Считаю обороты с точностью «до половины». Все зря! Колесо болтается. Надежда сесть на свой аэродром исчезла. Слишком узкая полоса. Малейший наклон при посадке на одно колесо, и можно побить много замаскированных по бокам полосы боевых штурмовиков и истребителей.

А впереди Финский залив и круглый гвардейский аэродром. Сажусь на гвардейский. Полоса свободна. Ветер удачный, боковой, со стороны неисправного колеса. На выравнивании у самой земли включаю зажигание мотора и перекрываю пожарный кран. Винт остановился. Приземляюсь с креном на левое колесо.

Я сделал все, что в моих силах. В конце пробега машина несколько секунд скользит концом правого крыла по пушистому снегу, как лыжа, и останавливается почти без разворота. Тишина. Разгребаю в кабине снег. Отстегиваю привязные ремни, снимаю с плеч парашютные лямки. Пытаюсь встать и не могу. Вдруг замечаю в кабине чьи-то руки. Они разгребают снег и ощупывают рукоятки управления выпуском шасси. До моего слуха, а затем и до сознания доходит голос: «Разгильдяй! Ты забыл аварийно выпустить шасси. Разбил машину!» Я хочу ответить, что самолет не разбит, винт и крыло целы. Но в голове возникает странный шум. Вместо слов благодарности незаслуженная обида?!

Внутренний голос шепчет: «Не делай!», а рука неуклюже вынимает пистолет из кобуры. Замахиваюсь на голос, чтобы ударить рукояткой обидчика. Обмерзший рукав не дает размахнуться. Замахиваюсь сильнее, и тут кто-то ловко выхватывает ТТ из моей заледенелой перчатки.

Меня ведут в штаб. В комнате жарко. Перед докладом командиру гвардейского штурмового полка Герою Советского Союза гвардии майору Карасеву я срываю с лица кротовую маску из тонкого теплого меха с отверстиями для глаз, носа и рта. Она должна спасать лицо от обморожения, но в этот страшный мороз, наверное от пота, она примерзла к коже лица. Слышу голоса: «Он ранен. Позовите врача!» Но я еще успеваю доложить, что атаковал большую колонну пехоты, что зенитная оборона противника находится позади колонны в 800 метрах, что погода в районе цели улучшается. В серых глазах майора, вспыхнули голубые искры: «Где? Давай карту!»

Через минуту майор отдавал команду готовить к вылету девятку штурмовиков. Майору что-то вполголоса докладывают. Он долго смотрит на меня, чуть улыбаясь: «Летчика накормить, отправить отдыхать. Пусть согреется».

В столовой мне дали 100 граммов водки с перцем от простуды. Накормили. Знакомый летчик Иван Бежанов успокаивал меня: «На старшего инженера полка не обижайся. Он шумливый, но добрый и толковый». Оказалось, что я замахивался пистолетом на старшего инженера полка, а выхватил пистолет из моей руки полковник Гуревич, главный инженер военно-воздушных сил Краснознаменного Балтийского флота. Какой позор! Ну да будь что будет!

Две девушки-краснофлотки ведут меня на отдых к землянке. У свежей воронки от бомбы они стыдливо отворачиваются. Идущий рядом матрос поясняет: «В воронке лежит все, что осталось от двух сбитых нашим асом Костей Ковалевым ФВ-190. Они четверкой прилетели нас бомбить». В воронке лежал мужской член.

В землянке было тепло, но меня трясло под тяжелым овчинным тулупом. Потом прошиб пот. Долго находился в забытьи. Проснулся от толчков:

— Товарищ командир, инженер полка приказал передать вам на память вот это... Это вынули из-под капота мотора и из крыла вашего самолета.

Сонными глазами при свете коптилки вижу на тумбочке куски шинели, немецкий погон, ремень. Как они попали в мой Ил? Снова проваливаюсь в сон.

Утром я просыпаюсь свежий и бодрый. Рассматриваю при дневном свете трофеи, решаю забрать их с собой, показать ребятам. Но после завтрака в столовой старший инженер полка, на которого я накануне замахивался, как ни в чем не бывало говорит:

— Иди принимай свой самолет. Шасси исправны. Мотор в порядке. Стволы пулеметов перекалились от непрерывной стрельбы. Их заменили новыми и пристреляли. Пушки заряжены. Взлетишь, будь внимательней. Вокруг шныряют немецкие истребители. — И добавляет с улыбкой: — Аварийная лебедка у тебя была неисправной. Забирай свои немецкие тряпки и улетай.

Я придирчиво оглядываю самолет так называемым предполетным осмотром. Подходят вчерашние девушки и просят меня передать капитану Трохачеву, который вчера улетел в наш полк на должность штурмана полка, подушку. Видя мое недоумение, поясняют, что он всегда подкладывает на сиденье под парашют еще и подушку, чтобы лучше видеть в полете, так как он небольшого роста. И добавляют еще пару улыбок. Это убеждает. Перед вылетом я забираю подушку, но забываю «трофеи»...

Отдыхая в землянке после полета, вспомнил про немецкие «трофеи», оставленные у гвардейцев, и в памяти всплыли события, описанные в брошюре, которую я прочитал еще в училище перед отправкой на Балтику, — о боевой деятельности штурмовика Черноморского флота капитана Суслина, прибывшего тогда в училище и возглавившего формирование нашего полка. Под Одессой Суслин, маскируясь выпущенными колесами под немецкий Ю-87, атаковал колонну румынской пехоты. О том, что это была румынская часть, узнали потом на аэродроме, когда из люков, куда обычно убираются колеса, начали вынимать куски румынского обмундирования, каску и... даже скальп с волосами. В реальность этого эпизода я тогда не поверил. Ведь от любого удара колес о препятствие возникает капотирующий момент, и самолет неизбежно потянет к земле. Это — стопроцентный риск.

Но ведь и у меня после атаки оказались под капотом фашистские тряпки, погоны; и т.п. Как мотор не задохнулся от недостатка воздуха? Вот загадка!

Озарение пришло позже — во время очередной атаки.

Автоколонна противника около 200 машин движется по заснеженной дороге. Майор Шкода, назначенный к нам командиром эскадрильи, атакует ее вдоль дороги. За ним — Саша Евстигнеев с фотоаппаратом. Я — замыкающий. Самолет майора проносится над крытыми автомашинами, бьет в упор реактивными снарядами. Мне только что начавшему пикирование для выхода в атаку, хорошо видно, как самолет пускает снаряды и тут же, через одну — две секунды влетает во взрывной столб от своего снаряда. Вот она, разгадка! Суслин и я «ловили» выпущенными колесами то, что поднимали в воздух наши собственные взрывы. Ловили удачно. А сколько, вероятно, было неудачных «поимок» — в сотнях тысяч таких атак Илов на всех фронтах, за всю войну, что несли гибель и своему самолету?!

В нашей шестерке — отличная слетанность. Все летчики летают в любую погоду, в облаках, ночью. Я веду шестерку Илов над облаками, чтобы с тыла, пробив облака вниз, атаковать военно-морскую базу противника. Пора! Выполняю разворот на 180°. Два звена в строю клина держат плотный строй. Пикируем сквозь облака. Расчет такой: после пробивания облачности отыскать цель, выполнить прицеливание, сбросить бомбы, а на втором заходе использовать пушки и реактивные снаряды. Но, пробив облачность, я, к своему ужасу, увидел, что цели искать не нужно, она прямо по курсу, и бросать бомбы надо немедленно. Нарушаю радиомолчание и командую: «Бросать по мне!» И сразу: «Бросай!»

На втором заходе бьем ЭРЭСами в гущу стоящих у причала кораблей и уходим от берега, небо над которым почернело от зенитного огня. Возвращаемся без потерь. А через час я получаю от нового комдива строгий выговор и угрозу при повторении невыполнения задания — суд трибунала. Оказывается, при такой внезапной атаке фотограф, ориентируясь на мою радиокоманду, включил аппарат с опозданием и... заснял баржу далеко от цели на мели. Лишь через два месяца после освобождения этой местности нашими войсками прибывшая на эту базу комиссия ВВС КБФ, возглавленная Героем Советского Союза Евгением Новицким, точно установила путем осмотра местности и опроса жителей тот факт, что удар нашей шестерки четырнадцатью 100-килограммовыми бомбами пришелся в самую гущу стоящих у причала кораблей. Многие из них затонули. Еще двенадцать 100-килограммовых бомб взорвались на причале, где утром личный состав (разумеется, немцев) ожидал посадки на корабли. В то утро с причалов было вывезено более пяти машин трупов, не считая раненых. По данным штаба нашей озерной флотилии, на той базе было обнаружено шесть полузатопленных быстроходных барж, канонерская лодка и несколько катеров.

...Пасмурное зимнее утро 1944 года. Сигнал тревоги. Я выскакиваю с командного пункта, забыв пистолет, краги... Поднятая по тревоге наша тройка Ил-2 мчится на штурмовку пушек на берегу Финского залива в районе Мерекюля. В тумане местность установить трудно, но ряды пушек на высоком берегу видны хорошо. Враг нас тоже хорошо видит и ведет по нашей тройке сильный огонь. Я впервые видел, чтобы зенитки стреляли так низко, что взрывом сбивало вершины елей впереди самолета.

Пушек было много, и стояли они густо. После третьего захода я потерял ведущего и с остатками пушечных снарядов на случай воздушного боя решил идти домой... Но пробитый винт остановился над покрытым ледяной крошкой Финским заливом в 200 м от берега. За счет запаса скорости я дотянул до берега и по всем правилам посадил машину на густой прибрежный лес. Очнулся от сильной боли в левом боку. Над кабиной лежит толстый ствол дерева. Дверь кабины не сдвигается. Почти та же ситуация, что в Синявских болотах у Теткина ручья. Но со мною нет сейчас стрелка. Я один. Морозный свирепый ветер бьет снегом в стекла кабины мертвого самолета. Но я еще не мертвый, хотя и могу стать таковым, если немедленно не выберусь отсюда в ту же спасительную правую форточку.

Надо действовать быстро, пока не окоченел. Бок болит, мешает двигаться, но я тороплюсь. Раздеваюсь в кабине.

Все мешает! Остаюсь в трусах и в меховых носках. На левом боку вдруг замечаю красно-синее пятно с ладонь величиной. Рвусь в спасительную форточку раз и два... Безуспешно. От напряжения потею. Наконец проталкиваю в форточку голову и плечи. Море рядом. Ветер страшный. Брызги воды со снегом секут тело. Вылезаю. Тяну через форточку все, что попадет под руку: теплые брюки, свитер, унты, шлемофон, перчатки. Меховые краги, оказывается, забыл на КП эскадрильи.

Одежду натянул, но согреться невозможно. В карманах куртки нашел спички, пачку «Беломора» и перочинный нож. Закурил. Погреться бы у костра, но надо спешить. Вдруг я в тумане приземлился в тылу врага? Надо уходить подальше от самолета и маскироваться. Хорошо бы взять с собой парашют, да нет сил тащить его. Пистолет? Но я по тревоге забыл его на КП. Вижу теперь, что и лыж нет. Техник забыл положить их на место, в фюзеляж.

Зато я нашел ракетницу и десяток ракет. Хоть слабое, но оружие. Перочинным ножом разрядил четыре ракеты, порох из двух пересыпал в две другие. Забил картонные пыжи , из тех же ракет. Итак, есть два верных смертельных выстрела с близкой дистанции. Это успокаивает. Вот если бы только не голод! Вылетели без завтрака.

Приблизился к берегу, а там несколько рядов колючей проволоки. Пошел через полянку попрощаться с самолетом, на котором я не так давно один штурмовал пехотную колонну и еле долетел до своих. И вдруг замер: понял, что стою на минном поле. Сильный ветер сдувал снег и обнажал какие-то серо-зеленые кастрюли, поставленные дном вверх. Тогда я пошел по своим следам назад. Оглядевшись, увидел то, что раньше не заметил: поляна по краям была обставлена палками с привязанными к ним, наподобие кисточек, пучками травы. Это же оградительные вешки!

Иду по дороге на север. В кармане болтаются снятые с самолета бортовые часы с двухнедельным заводом. В тумане начинаю различать постройки. Вот хутор. Ветер хлопает раскрытыми настежь дверями. Тут прошла война. Прямо на дороге стоит большая бочка. Осторожно подхожу, заглядываю: в ней полно рыбы. А есть нельзя, вдруг отравлена?

В домах — ни души. В одном домишке нахожу ячмень и посуду. Варю крутую кашу с солью. Насыщаюсь впрок. Завернутые в тряпки остатки рассовываю по карманам.

Вечереет. Выхожу на разведку. Из кустов наблюдаю за берегом. Вдоль кромки воды, вернее льда, спокойно идут двое в черном. За плечами — винтовки. Слышу русскую речь. Свои! Оказывается, наши войска только вчера выбили отсюда немцев и установили морской пост у селения Гакково. Отсюда я, отдохнув до утра, уже спокойно добирался до полка...

Особенно ожесточенные бои на Балтике выдались жарким летом 1944 года.

Вот мы с открытыми кабинами девяткой пикируем на строй вражеских кораблей. Впереди комэск капитан Третьяков. Рядом я, его заместитель. Мы уже сбросили бомбы и выходим из атаки в горизонтальный полет, когда обнаруживается, что самолет командира подбит над целью. Эскадрилья окружила его плотным строем и 70 километров «вела» к своему берегу, отстреливаясь изо всех стволов от нападающих истребителей противника. Комэск, бывший инспектор по высшему пилотажу московского узла аэроклубов, благополучно довел самолет до своего аэродрома.

В это же лето при высадке нашего морского десанта на острове Берке были сильные бои. Я вел группу Илов с задачей подавлять в интересах десанта огневые средства противника на острове, бить их корабли в проливе и береговую батарею на северной оконечности острова. Все помню как сейчас: целеуказаний по радио почему-то нет, веду группу в атаку на батарею. При выходе из пикирования вижу сильные взрывы на батарее, но не вижу самого десантирования, ни одно плавсредство не движется через пролив между материком и островом — ни в пункт высадки, ни обратно. Понимаю, что здесь что-то не так. И почему горят два наших катера у материкового берега? И вдруг вижу в пункте высадки первого броска десанта, у самого берега знакомый силуэт немецкой быстроходной баржи (БДБ). Ее оружие сильное: две 88-миллиметровые пушки, счетверенный 20-миллиметровый зенитный автомат и крупнокалиберный пулемет. Как она здесь оказалась? Может быть, это наша маскировка? Но наши катера горят. Чувствую, как что-то холодеет в груди. Значит, десант отрезан! Связи с берегом нет. И целеуказания по радио никакого!

Принимаю решение: навожу прицел на центр БДБ. Уточняю наводку. Немного выжидаю и дважды выпускаю тяжелые 132-миллиметровые снаряды РОФС-132. На барже сильные взрывы. Мы на бреющем уходим над островным лесом. Впереди высокая вышка. Из будки на вершине вышки торчит ствол. Он начинает разворачиваться на меня. Бью изо всех сил своих стволов без пауз. Будка начинает разваливаться у меня на глазах, еще до моего пролета над ней. Но что ждет меня дома? Вдруг ошибка?

На аэродроме — сам командир дивизии. Не приняв от меня доклад о выполнении задания, приказывает выстроить участников вылета в одну шеренгу. У меня на душе тревожно: что не так? Почему не дали мне доложить?. И вдруг комдив от имени самого комфлота адмирала Трибуца объявляет благодарность за потопление БДБ в критический для десанта момент. Комдив, может быть, поступил тогда не по уставу, не выслушав моего доклада, но зато по совести. Всем ребятам понравилось это.

А в конце лета 1944 года я вел сборную семерку летчиков из разных эскадрилий топить суда с удирающими из Таллина войсками противника. Судов было много, всех в туманной дымке было не разглядеть. На палубах рвались бомбы однополчан — Гургенидзе, Карлова... Мы атаковали за ними.

В свободном поиске завожу девятку Илов почти под Виндаву. Ни в открытом море, ни в Ирбенском проливе целей не обнаруживаю. Дымка. Видимость плохая. Иду вдоль западного берега Рижского залива. Запас горючего подходит к критическому. Еще несколько минут полета, и надо будет возвращаться домой с бомбами... Вдруг справа очертания берега, пирс, мачты корабля. У меня две бомбы по 250 кг. Взрыватели поставлены на замедление 7 секунд. Атакую с ходу на бреющем полете топмачтовым методом. Цель впереди. Пора! Нажал боевую кнопку автомата сбрасывания бомб, ив тот же момент понял, что произошло. Разворачиваюсь на берег и вижу, что ведомое звено Семишина атакует эшелон. По семишинским бьет зенитка. Не успеваю прицелиться по стоящей на открытой поляне зенитке, как ее на крутом пикировании буквально испепеляет длинной точной очередью истребитель сопровождения Провоторова. Разворачиваю самолет на железнодорожный состав. С риском подорваться на своих взрывах бью в упор с бреющего полета по вагонам тяжелыми реактивными снарядами.

Дома докладываю комдиву, дважды Герою Советского Союза полковнику Челнокову, что сбросил бомбы по пирсу, а корабль оказался на другой, противоположной стороне. Прошу разрешения «добить» эту цель.

Все знали, что если летчики после промаха просили разрешить им вылететь повторно и «добить» цель, то комдив не всегда разрешал это: азарт в таком деле — вещь опасная. Нередко это заканчивалось трагически. Я тоже как-то просился повторить удар после промаха. Комдив тогда не разрешил, хотя держал в руках фотоснимок, на котором видно было, что моя бомба пробила нос транспорта и взорвалась в воздухе.

На сей раз комдив разрешил повторный удар. Через пару часов в руках комдива был свежий снимок: у пирса Роя были потоплены океанский тральщик, катер и шлюпка. Позже оказалось, что на этом боевой эпизод не закончился. Немцы приняли наш полет за подготовку к десанту и выселили всех жителей Рои на расстояние 10 км от берега, создав здесь мощный укрепрайон. Их эшелон вез тогда снаряды для дальнобойной батареи. После войны жители еще долго находили на сенокосе эти снаряды, разбросанные взрывами.

И еще мне почему-то памятен полет зимой 1945 года — с последнего фронтового аэродрома.

После выполнения боевого задания захожу я на посадку на островной аэродром. Внезапно снежная пелена закрывает небо и землю. Ждать, пока она уйдет, или уходить самому на второй круг, нельзя. Горючее буквально на исходе. Я заметил для ориентировки петушка на колокольне кирхи в Кихельконне и на бреющем крадусь вдоль дороги к аэродрому. В воздухе никакого просвета. Рядом с крылом промелькнула знакомая мельница на краю летного поля. Ориентируясь на нее, не видя земли, выбираю ручку управления на себя для посадки. Проходит секунда — вторая, удара нет. Оказывается, я давно и мягко качусь по пушистому снегу. Включаю скорее тормоза. Машина останавливается буквально в десяти метрах от стоянки самолетов нашей эскадрильи.

Суслин (он уже командир полка) и Третьяков посмотрели мне в глаза и почти в один голос сказали: «Второй такой посадки у летчика не бывает!»

Три дня мне не давали летать под предлогом отдыха, а на четвертый — отправили в тыл на Высшие офицерские курсы.

Сто сорок три боевых вылета совершил я на прекрасном самолете Ил-2. Шестьдесят шесть раз сам руководил боями, то есть первым шел в атаку на врага. Имел минимальные потери среди своих бойцов. Эскадрилья, в которой я служил заместителем командира, на этом боевом самолете летала в полном составе, ночью и в любых погодных условиях. Но эти сто сорок три вылета — это не только 60 тонн бомб и более 1100 реактивных снарядов, выпущенных по врагу на фронте и в его тылу, не только 20 тысяч снарядов и более 150 тысяч патронов. Это не только ранения и контузии. Это еще то неоценимое, что переживает человек, вспоминая события тех лет: любовь к боевым друзьям, командирам, флотскому братству. Это радость общей победы.

Биографию подготовил: А.А.Симонов